Как жила Сирия пока не наступил «Халифат»

Этнограф Александр Рыбин вспоминает свою поездку в Сирюю и сравнивает с сегодняшними новостями по ТВ. С лета 2014-го года сирийский город Ракка известен любому хоть немного политизированному человеку. Ракка — столица Исламского Халифата. Государства, где в крайних формах трактуются суры Корана, где за преступления отрубают в лучшем случае руки, в худшем — голову. Создание Исламского Халифата объявила радикальная группировка «Исламское государство Ирака и Леванта» в подконтрольных ей районах Сирии и Ирака 29 июня 2014 года. К концу лета исламисты уже проводили военные парады в Ракке.

В октябре руководство Халифата объявило, что намерено чеканить свои деньги из драгоценных металлов — золота и серебра. На подконтрольных территориях созданы централизованные органы управления. Иностранные журналисты, в том числе и работающие на уважаемый исламскими радикалами во всем мире телеканал «Аль-Джазира», если попадают в Халифат, то неизбежно становятся там пленниками, а позже — казненными.

О том, что происходит в Халифате, можно относительно достоверно судить только по свидетельствам беженцев и перебежчиков. Информация, распространяемая самими исламистами, чрезвычайно ангажирована — в духе тоталитарных режимов КНДР или Туркмении.

Мне же довелось побывать в городе Ракка и в одноименной области («мухафаза» в сирийской административно-территориальной терминологии), когда о ней знали редкие иностранцы — преимущественно самостоятельные путешественники.

В январе 2012-го в Сирии — в отдельных городах и регионах — уже происходили антиправительственные демонстрации, местами и бои между армией и оппозиционными группировками. Но Ракка была оплотом спокойствия. Никаких демонстраций, никаких стычек — абсолютный политический штиль.

Мы, я и моя попутчица, русская девушка Эрна, заехали в мухафазу Ракка с запада — из Алеппо. В этом самом крупном по числу жителей городе страны, ее экономической столице, политическая жизнь кипела — кипела в пользу президента Башара Асада. Почти ежедневно проводились проправительственные митинги. На главной площади Саадала аль-Джабири стоял палаточный лагерь проправительственных студентов: портреты Башара Асада, государственные флаги, плакаты против информационной политики европейских, северо-американских и израильских медиа, которые изображали Башара как жестокого диктатора.

Мы успели поучаствовать в одном из митингов. Российские акции протеста и даже европейские на его фоне — тусклое топтание на месте. Сирийское действо походило на карнавальную лихорадку: люди танцевали, что-то пели хором, скандировали, прыгали по призыву оратора, флаги метались над собравшимися, как электрические разряды, пестрота одежд и эмоций. Из этого кипящего политического супа мы погрузились в сонное спокойствие сельской мухафазы Ракка.О гостеприимстве раккийских жителей среди самостоятельных путешественников ходили легенды — выбраться из многочисленных вязких гостей гораздо сложнее, чем попасть в них.

Первый же попутный раккийский водитель настоял, чтобы мы поехали к нему в гости. Машина свернула с трассы Алеппо-Ракка-Дейр-эз-Зор-Багдад на проселок. Асфальт закончился, началась окраина Сирийской пустыни. Низко висело серое небо, его абсолютным отражением — серая волнистая пустыня. Мы доехали до некого оазиса — тонкоствольные густые кустарники вокруг черно-синего озера.

Водитель не знал ни одного слова на иностранных языках, изъяснялся исключительно на сирийском сельском диалекте арабского — «шалауи». Он объяснил нам, что охотится здесь на птиц и рыбачит. Увидел старика, неспешно переплывавшего озеро на узкой лодке, окликнул его, помахал. Сказал, что старик тут рыбачит. «Йалла (давайте)», — и показал, чтобы мы лезли обратно в машину.

Приехали в деревню. Серые пустынные пейзажи вокруг — местная почва нам показалась мертвой, не способной плодоносить. Однако водитель отвел нас и показал многие гектары перепаханной земли. Здесь выращивали пшеницу. В зимние месяцы пахоты отдыхали. Водитель взял ком, растер его в руке — завеса мелкой пыли растянулась по ветру.

«Это очень хорошая земля», — пояснил он. По пахоте проложены несколько шлангов с отверстиями — шланги присоединены к железной трубе водяной скважины; когда требуется поливать урожай, двигатель нагнетает воду, и она сочится из отверстий — черные жирные пятна солярки и машинного масла вокруг двигателя и скважины.

Повел в свой дом. Показал нас жене, показал нам супругу — она растапливала бензиновую металлическую печь («собия» — типичная для Ближнего Востока печь, которую топят продуктами нефтепереработки), возле нее ползал глазастый чернявый ребенок в одной рубашке.

Мы пошли к родственникам водителя — к соседнему дому. Перед домом на раскладных стульях расположились пожилые мужчины и женщины, сидели вокруг черного казана, в котором тлели угли. Со мной все мужчины поздоровались за руку, с Эрной раскланялись. Для нас освободили пару стульев, мы противились, но нас мягко придавили к ним. Жаркие угли в казане — от какого-то кустарника, их перемешивали периодически, они ало тлели, медленно истачивались горением.

Появились дети, прислонившись к старшим или уцепившись в края их одежд, они рассматривали нас. С помощью словаря мы рассказывали, откуда мы, что тут делаем, куда собираемся. Сирийцы радостно кивали, дети лезли в словарь, выглядывали иностранные слова, обсуждали между собой, рассказывали старшим. У всех без исключения мужчин на головах были намотаны красно-белые традиционные платки «хатта», одеты они были в длиннополые рубахи, свисающие шаровары и кожаные или резиновые сланцы. Женщины — в платьях с длинными рукавами, длинные, почти до земли юбки, в платках, повязанных как у русских бабушек в деревнях — то есть закрывали только волосы. У мужчин одежда темных оттенков — серая, коричневая или черная, у женщин яркая, как у цыганок.

Люди постоянно множились, подошли пацаны, мои сверстники — они уже без платков на головах, под черными длиннополыми рубахами джинсы. Худощавые, подтянутые, ни животов, ни мягких пухлых щек — подсушенные, гибкие. Водителя уже куда-то оттерли. Женщины и девочки расспрашивали Эрну. Меня — мужчины и парни. Девочки принесли свои украшения и предложили Эрне примерить, она примерила, девочки принесли другие и уже сами начали навешивать на нее. Нам показывали и давали подержать совсем маленьких детей, грудничков.

Изумительные, радостные люди, они были достаточно простодушны и в то же время достаточно этичны в нашем, в русском понимании — сохраняли приемлемую дистанцию в общении, не далеко, совсем отчужденно, не близко, когда уже становятся назойливыми, а именно ту, которая была комфортна.

Позже мы побывали в гостях у других сирийцев Ракки — эти были типичными местными крестьянами, в других домах люди вели себя таким же образом. К Эрне ни один мужчина, ни один мальчик не прикоснулся. Зато девочки восторженно облепили ее.

Нас позвали в дом. Показали, что пора есть. Мы расселись на полу на расстеленных матрасах, вроде среднеазиатских курпачи, вокруг собии. Пацаны мне тут же показали, как функционирует печка, откуда капает бензин и как правильно разводить в ней огонь. Женщины расстелили покрывало-дастархан и расставили подносы с оливками, оливковым маслом, сметаной, козьим соленым сыром. Принесли тонкие, как лаваш, круглые лепешки. Еду брали куском лепешки. Ели все вместе: и мужчины, и женщины, и дети — к дастархану не присаживались лишь женщины, обслуживавшие трапезу.

Девочки подливали в округлые с узкой талией, с женственными формами стаканчики крепкий черный чай. Большие подносы, пиалы с едой, чайник с длинным изогнутым носиком, женственных форм стаканчики, крохотные ложечки, чтобы насыпать и размешивать сахар — атрибуты восточной сказки.

Высоко под потолком в комнате висел портрет Башара Асада. Особой религиозности в этих сирийцах не было заметно. Они не вскакивали и не расходились на молитву, мы просидели с ними весь долгий вечер, до середины ночи — они все время общались с нами; и молодые, и старые не уходили на обязательный намаз. В их речах мелькало слово «Аллах», но так же редко, как в разговоре русских крестьян слова «Господь» и «Бог».

После еды один из пожилых мужчин стал разносить по кругу, начиная с нас, с гостей, кофейник с убойно крепким и горьким кофе «мырра» (по-арабски значит «кофе без сахара»). Кофе наливалось на самое донышко крохотной чашечки. После кофе поставили в центре комнаты кальян. Трубка пускалась по кругу. Курили исключительно мужчины. Сирийцы постоянно шутили друг над другом, особенно молодые пацаны над пожилыми, и объясняли нам смысл шуток. В сущности, их юмор идентичен нашему. Старших высмеивали за то, что они уже все забывают, путают, много едят, спят и мало работают.

Нам разъяснили, кто и каким родственником приходится хозяину дома — мы были в жилище главы семейного клана, полного мужчины с короткой седой бородкой и щеткой усов, чаще молчавшего, чем говорившего, но много смеявшегося. Его братья попытались уговорить нас пойти ночевать к ним. Дети хозяина вступили в спор, объясняли, что сегодня мы должны ночевать именно у них, в доме их отца, а завтра можно будет пойти в гости к другим родственникам. Родственники стали распределять, к кому и в какой день мы должны зайти.

Выяснялось, что в деревне мы должны задержаться как минимум на неделю. Мы постарались объяснить, что у нас короткая виза, что нам хочется увидеть разные районы Сирии. Сирийцы горячо заспорили, говорили, что мы все успеем, но сначала надо хорошенько у них у всех погостить.

Для сна нам отвели комнату мальчиков-школьников на втором этаже — дверь в комнату напротив голубятни. В комнате стол с учебниками, карандашами и ручками. Ящик с одеждой и зеркало. Пространство не захламлено обилием разного барахла, как в российских квартирах. Вообще, быт сирийцев, сельских жителей (горожане ближе к европейцам) достаточно аскетичен, не страдает от многочисленного нагромождения вещей. С точки зрения ислама — это очень правильно, человек не привязывается к материальным вещам, не привязывает свою душу к настоящему миру, убогому и несовершенному, в сравнении с миром метафизическим, загробным.

Утром сирийцы совсем не торопились нас отпускать. Мы говорили, что нам пора ехать дальше, они кивали и продолжали сидеть на месте, поясняли, что скоро приедет родственник, который вывезет нас из деревни к автотрассе Алеппо-Багдад. Так продолжалось часа три. Мы успели поесть, опять попить «мырры». Подтягивались родственники, которые вчера нас убеждали погостить и у них. Казалось, некорректно встать сейчас, надеть рюкзаки и выйти.

Но нам пришлось именно так поступить. Сирийцы пошли за нами, тут же позвонили родственнику с машиной — это был вчерашний водитель. Нам пришлось несколько раз пообещать, что мы обязательно приедем в их деревню снова, совсем скоро приедем, когда посетим несколько достопримечательностей.

Водитель довез нас до трассы, по дороге убеждал, что вряд ли нам удастся поймать попутку, что лучше вернуться в деревню, написал номер своего мобильника, выяснил, какого именно числа мы приедем снова. И стоял ждал, пока мы не застопили попутку.

Если нам доводилось пересекать деревни пешком, то местные жители тут же начинали кричать нам «чай-чай» и махать руками, чтобы мы к ним зашли. За нами вдогонку посылали детей, чтобы они нам сообщили, что нас ждут в гости. Местные водители настойчиво уговаривали заехать к ним хотя бы поесть.

Если мы соглашались, то во время еды нас уговаривали остаться отдохнуть и переночевать. Складывалось впечатление, что местные жители только и занимаются тем, что поджидают каких-нибудь путешественников, чтобы заманить их к себе домой и продержать их там под своей опекой, заботой насколько можно дольше. И нигде религиозного фанатизма. Мы не скрывали, что православные христиане, и местные тогда живо интересовались, как у нас молятся, куда ходят молиться.

Лишь в самых крупных деревнях (но по российским меркам — в крупных селах) попадались мечети. Но и в них не звучал громогласно частый «азан». Люди жили патриархально, неспешно, комфортно для себя, занимались обязательными сельскохозяйственными делами… и поджидали гостей.

За три дня в мухафазе Ракка мы успели побывать в десятке домов (даже у семьи бедуинов, по пути к руинам византийского Сергиополиса). И несколько десятков раз объясняли местным жителям, что не можем пойти/заехать к ним в гости — следовало перечисление важных причин и обязательное обещание к ним зайти/заехать через день, два и т. д.

Самым значимым архитектурным объектом в городе Ракка была шиитская мечеть Увайс-аль-Карни (ее построили на деньги Ирана). Новая, гигантская, в традиционном арабском стиле — четырехугольная змея здания опоясывал внутренний двор с фонтаном. Зеленые высокие купола, стрелы четырех минаретов. Во внутреннем дворе и на внешнем фасаде портреты аятоллы Хомейни и Башара Асада. Специально для иностранцев и внутренних туристов на входе сидели подростки-экскурсоводы. Они проводили по основным помещениям мечети, рассказывали ее историю. Твое вероисповедание значения не имело.

Эрну пустили без платка и длиннополой юбки — в джинсах и обтягивающей майке. По окончании визита подростки навязывали зеленую ленту на запястье и выдавали цветные проспекты на арабском. В остальном — что касается архитектуры и ритма жизни — Ракка напоминала огромное село. Типовые для Сирии трех-, четырех-, пятиэтажные панельные дома с длинными просторными балконами.

Смена власти в Ракке (это я знаю со слов бежавших оттуда жителей) произошла совершенно неожиданно для местных. В один из дней они увидели, что вооруженные боевики скидывают на землю государственные символы Сирии и развешивают флаги «Сирийской свободной армии» (ССА). Правительственные силы без предупреждения и без боя покинули город, и его заняли отряды ССА. Это произошло весной 2013-го.

В январе 2014-го с тяжелыми боями ССА из Ракки выбили боевики «Исламского государства Ирака и Леванта». Исламисты разрушили до фундамента мечеть Увайс-аль-Карни. Имевшиеся в городе христианские церкви сожгли. А 29 июня 2014-го в Ракке наступил Исламский Халифат.