Ленин и Че Гевара как теоретики партизанской войны

Вооружённая борьба есть особая и очень важная форма классовой борьбы — так замечали классики марксизма. Эта мысль была унаследована социалистами в последовавшее после классиков время совершенно по-разному.

Лидеры Второго Интернационала по этому вопросу подвергали цензуре даже работы Энгельса. В написанном Энгельсом в 1895 году «Введении к работе К. Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.» содержалась критика классических  способов ведения вооруженной борьбы повстанцами в городе и говорилось, что, несмотря на  прогресс в технике, вооружённая борьба в городе имеет будущность [1]. В тексте «Die Neue Zeit» [2] и отдельного издания 1895 года «Классовой  борьбы во Франции» весь этот абзац и ряд других были опущены.

Противоположную позицию по этому вопросу занимал В. И. Ленин. В представлении Ленина, а оно воспринято и развито из классической марксисткой концепции, — вооружённая борьба должна иметь конкретно-историческое применение: «марксизм требует, безусловно, исторического рассмотрения вопроса о формах борьбы.Ставить этот вопрос вне исторически-конкретной обстановки значит не понимать азбуки диалектического материализма» [3]. В одно время – она благо, в другое — зло.

Рассуждая о методах борьбы, Ленин указывает на то, что живой исторический процесс требует от социалиста быстрой ориентации в сложившейся ситуации; он эту мысль демонстрирует на примере цепи, из которой нужно вычленить необходимое, главное звено — дабы увлечь за собой всю цепь. Для того, чтобы вооружённая борьба завершилась победой, она должна иметь твердую привязку к времени действия, и время это – революционная ситуация, исторический промежуток, в течение которого обостряются и усугубляются все противоречия и язвы капиталистической системы. Это очень важно заметить, т. к. герилье не отводится самодостаточного места в роли главного средства борьбы.

Определённые исторические эпохи выдвигают определённые формы борьбы и социалист всегда должен суметь изменить своё оружие, пока оно не заржавело в его руках и не рассыпалось в прах. Какое же место Ленин уделяет герилье? Оно следующее:

«Партизанская борьба есть неизбежная форма борьбы в такое время, когда массовое движение уже дошло на деле до восстания и когда наступают более или менее крупные промежутки между «большими сражениями» в гражданской войне» [4].

Здесь говорится уже о предшествующей герилье гражданской войне между противоборствующими классами, и герилья включается в неё как исторически оправданное средство.

Взгляд Ленина формировался параллельно двум противоположным мнениям по этому вопросу в революционном лагере. Меньшевики всячески клеймили партизанщину как чистое босячество, анархизм, бланкизм и прочий несусветный кошмар. Террор, по их мнению, действует на пролетариат развращающе, он обязательно абсолютизируется и ведёт к вырождению всего движения.

Безусловно, отдельные факты злоупотреблений — в подтверждение мнения меньшевиков — были, но вся панорама действий их взгляду не соответствовала. Указывая на это, Ленин говорил о конкретных примерах и территориях (Латышский край, Польша, Кавказ), где партизанская борьба не только не дезорганизовывала партийную работу, но наоборот — была вполне успешна и приносила пользу. Нетрудно здесь заметить в меньшевиках отражение их общего тяготения к идеалу «парламентской партии» по примеру СДПГ, правда, парламент, созванный в России 1906 году, был кастрированный, но «парламентский кретинизм» уже тогда застилал многим социал-демократам глаза.

Ленин также боролся и с ультра-левацкой позицией по террору – представленной в партии эсеров.Ещё до начала первой русской революции В. И. Ленин обрушивался с критикой на эсеров за их авантюризм, мелкобуржуазные шатания, абсолютизацию террора. Эсеры отрывали террор от конкретной исторической почвы и придавали ему перманентный характер — т. е., он не ограничивается рамками революционной ситуации и революции, а самим непосредственным действием готовит революцию, предшествует ей.

Главную причину подобного взгляда необходимо усматривать в характеристике социальной базы эсеров, а она, главным образом, была мелкобуржуазной, в т. ч. крестьянской. В силу своей социально-экономической природы, мелкая буржуазия неспособна была на долгую упорную борьбу с самодержавием. Крестьянство в России не обладало развитой политической культурой, навыком систематической политической борьбы, активность крестьянства возвышалась волнами, соответствовавшими общеполитическим и общеэкономическим кризисам в стране (1856-1861, 1904-1906, 1917-1921 гг.).

Динамизм и интенсивность выступлений крестьянства носили очень контрастный характер, долгий упадок сменялся бурным всплеском активности. Это обеспечивало несоответствие между объективным фактором революции (массовый подъём населения, всеобщий кризис) и её субъективным фактором (наличием революционной организации). Политический индивидуальный террор в лице «Народной Воли» был логическим завершением развития всего революционного движения 60-70-х годов XIX века. Его героический и вместе с тем трагически-безвыходный характер подчёркивал В. И. Ленин: “никакая героическая борьба одиночек-террористов не могла подорвать царского самодержавия” [5].

В условиях спада массового движения террор выступил как единственное эффективное средство, служившее для создания и формирования революционной ситуации. И героическими усилиями народовольцев революционная ситуация была создана, но тут же обнаружился и побочный эффект террора. Борьба террористов происходила на фоне пассивности масс, этой пассивностью — по сути — и был вызван террор, и эту же пассивность террор дальше консервировал и усугублял. Террор как средство революционный борьбы очень опасен прежде всего тем, что он заменяет действие революционных масс действиями героев-одиночек и при систематичном терроре эта замена с необходимостью закрепляется и в сознании масс, и в сознании террористов.

Революционер, видя отсутствие массовой борьбы, рассчитывает на террор как на возбуждающее активность масс средство. Но если социально-экономическое положение и его резкое обострение не толкают массы на протест, террор «возбуждающую» функцию выполнить не может. Усугубление этого противоречия делает из массы психологически инертную толпу, надеющуюся на действия героя, но самостоятельно ничего не предпринимающую. “Старый террор, действия оторванных от масс одиночек, деморализующие рабочих, отталкивающие от них широкие круги населения, дезорганизующие движение, вредящие делу революции. Примеры, подтверждающие такую оценку, легко подсказываются из сообщаемых каждый день событий” [6].

Совсем не случайно теоретические штудии Лаврова были одной из теоретических платформ народничества. В них всячески закреплялась идея о «критически мыслящей личности». Согласно оной: вся работа истории ведётся на выработку таких личностей, выжимка тысяч человеческих жизней в ходе борьбы и эксплуатации рождает такую личность, именно она призвана быть воплощением и двигателем прогресса. Цена создания такой личности была куплена множеством народных страданий и, ввиду этого, интеллигенция должна отдать народу свой долг, т. е. освободить народ и от экономического, и от нравственного закрепощения. Уплата долга заключается в «…посильном распространении удобств жизни, умственного и нравственного развития на большинство, во внесении научного понимания и справедливости в общественные формы» [7].

Конечно, наряду с прогрессивными элементами этой идеи (апологетика революционной и передовой роли интеллигенции), очевиден общий контекст её появления. А он состоит в том, что эта идея должна возвеличивать действия тех героев-одиночек, которые вели неравную схватку с царизмом.

Именно то, что революционный призыв народников не вызвал массового революционного подъёма, толкало некогда рыхлые и аморфные народнические кружки к организации на новой качественной основе – централизованной, законспирированной структуре революционной партии. Но это стройная и чёткая структура была следствием не силы революционного подъёма масс, а была вызвана как раз его слабостью. Централизация сил должна была восполнять отсутствие массовой поддержки. Здесь организация и оформление движения в партийные структуры опережало выступлениямасс. На рубеже XIX-XX веков русские марксисты столкнулись с обратной ситуацией: прокатившиеся выступления рабочих (начиная с летних стачек 1896 года) и подъём массового движения координировались слабо, что дало Ленину право сказать: «рост рабочего движения опережает рост и развитие революционных организаций» [8].

Несмотря на весь коллективистский пафос народнической проповеди и возвеличивание русской общины, их действия бились в рамках теории «герой и толпа».Это объясняется не порочностью или злонамеренностью самих народников, а объективным социально-экономическим положением того времени, когда отсутствовал последовательно-революционный класс, на который революционеры могли бы опереться. Данная ситуация, когда революционеры остаются без революционного класса, схожа и с условиями постсоветской России — хотя революционное движение, даже в рамках интеллигенции, у нас, безусловно, отсутствует.

«Наследниками» народовольцев выступили эсеры,но они унаследовали уже злокачественную часть «наследства» – индивидуальный террор. Специфика террора со стороны эсеров была в том, что он использовался ими во время относительного подъёма и роста революционной активности масс. Но эсеры не подвергли критическому пересмотру народническое наследство, ставя перед террором практически те же задачи, что и землевольцы: 1) дезорганизаторскую и 2) устрашающую.

«Цель боевой организации заключается в борьбе с существующим строем посредством устранения тех его представителей, которые будут признаны наиболее преступными и опасными врагами свободы. Устраняя их, боевая организация совершает не только акт самозащиты, но и действует наступательно, внося страх и дезорганизацию в правящие сферы, и стремится довести правительство до сознания невозможности сохранить дальше самодержавный строй» [9].

О вооружённых демонстрациях и других видах участия в борьбе масс сказано сбивчиво и во вторую очередь. Очень интересно проследить эволюцию политики партии эсеров в отношении террора в период первой русской революции.Резкий перелом в настроении партийных масс в отношении террора наступил после манифеста 17 октября; по вопросу о целесообразности террора в сложившейся ситуации было созвано два совещания, где были представлены две противоположные точки зрения. Подавляющее большинство участников совещания во главе с Черновым высказалось против продолжения террора и за приостановку деятельности боевой организации.

Чернов предлагал взять боевую организацию «под ружьё», что означало временное бездействие организации во время уступок царизма; оно могло быть нарушено после наступления реакции, что вызвало бы необходимость активизации террористической борьбы. «Теоретичность» такой точки зрения очевидна, против этого справедливо протестовал Б. Савинков, заявляя: «Для меня было совершенно ясно, что «держать под ружьём» боевую организацию невозможно и что такое предложение может сделать только человек, совершенно незнакомый с техникой боевого дела. Существование террористической организации, каковы бы ни были ее задачи — центрального или местного характера — невозможно без дисциплины, ибо отсутствие дисциплины неизбежно приводит к нарушению конспирации, а таковое нарушение в свою очередь неизбежно влечёт за собой частичные или общие всей организации аресты. Дисциплина же в террористической организации достигается не тем, чем она достигается, например, в армии — не формальным авторитетом старших; она достигается единственно признанием каждым членом организации необходимости этой дисциплины для успеха данного предприятия. ….если у организации нет практического дела, если она не ведёт никаких предприятий, если она ожидает в бездействии приказаний центрального комитета, словом, если «она находится под ружьём», т. е. люди хранят динамит и ездят извозчиками, не имея перед собой непосредственной цели и даже не видя её в ближайшем будущем, то неизбежно слабеет дисциплина: отпадает единственный импульс для поддержания её» [10].

Савинков настаивал на том, что террористическую борьбу ни в коем случае не стоит завершать, что для неё как раз наступил «благоприятный момент» и было бы большой исторической ошибкой упускать его. Но Савинков собравшихся убедить не смог, в итоге решено было террор приостановить, но боевую организацию не распускать. Стоит напомнить, что это происходило в преддверии Декабрьского вооружённого восстания, и поэтому руководство эсеров не могло не видеть закипания революционного недовольства масс, неудовлетворённость царским манифестом. Было решено создать «Особый боевой комитет» (в него вошёл и Савинков), цель которого была заниматься непосредственной подготовкой вооружённых восстаний и оказанием всяческой помощи восставшим.

Несмотря на ряд предпринятых попыток, боевой комитет существенной помощи оказать восставшим не смог. Это объяснялось, главным образом, тем, что нарушилась техническая непрерывность террористической деятельности в связи с изменением организационной структуры и за столь короткий срок работа не была хорошо и окончательно поставлена. В связи с этим сложилась удивительная ситуация, о которой Ленин сказал: «В России террористы (против которых мы всегда боролись), совершили ряд индивидуальных покушений, но в декабре 1905 года, когда дело наконец дошло до массового движения, до восстания… тогда-то как раз “террористы” и отсутствовали. В этом ошибка террористов»[11].

Совсем не случайно эсдеки называли эсеров «либералами с бомбой» — колебания в верхах партии были отражением движения в низах партии. Конституционные иллюзии, вызвавшие решение приостановить террор, говорили о колебаниях мелкой буржуазии, о её желании как можно скорее закончить революцию.

В очень интересном ракурсе рассматривает ошибки эсеров Георг Лукач. Пристрастие и абсолютизация нелегальных форм борьбы эсерами были одними из многих следствий «овеществлённого сознания», которое господствует в буржуазном обществе. Такие понятия как закон, право и ряд других закономерно приобретают и должны приобретать фетишистский характер. На место взаимоотношений между людьми становятся отношения между вещами. Сам факт нарушения фетишистского «закона» для бунтаря  становится сакральным актом, придающий революционной борьбе истинную «подлинность». На самом же деле эта сакральность лишь следствие того, что само сознание бунтаря не свободно, он испытывает на себе ощутимое влияние буржуазных идеологем.

Лукач пишет: «Ведь протест против закона как закона, предпочтение известных действий из-за их нелегальности означает лишь, что для действующего подобным образом человека право всё-таки сохраняет свой обязывающий характер, свою значимость. Если же мы имеем дело с полной коммунистической беспристрастностью по отношению к праву и государству, то закон и его предполагаемые последствия имеют значение не большее (но и не меньшее), чем какой-то другой факт внешней жизни, с которым надо считаться, когда взвешиваются виды на успех определённого действия; шанс преступить закон, стало быть, не должен как-то по-иному акцентироваться в сравнении с шансом пересесть с одного поезда на другой во время важной поездки.

И если это не так, если мы предпочтем преступить закон с неким пафосом, то это лишь свидетельствует, что право, пусть даже с обратным знаком, сохранило свою значимость, что оно всё ещё в состоянии внутренне влиять на наши действия, что не произошло ещё истинного, внутреннего освобождения. Это разграничение, может быть, на первый взгляд покажется копанием в мелочах. Но если задуматься над тем, как легко типично нелегальные партии, например, русские эсеры, сбивались на буржуазный путь, над тем, насколько изобличаются идеологические пристрастия этих «героев подполья» к буржуазным правовым понятиям первыми действительно революционно-нелегальными действиями, которые выступают уже не в качестве романтически-героического нарушения отдельных законов, а в качестве устранения и разрушения всего буржуазного правового порядка — если задуматься над всем этим, то оказывается, что мы имеем здесь дело всё-таки не с пустой абстрактной конструкцией, а с описанием истинного положения вещей (вспомним о Борисе Савинкове, который был не только знаменитым организатором почти всех крупных покушений при царизме, но также первым из теоретиков романтически-этической нелегальности, а сегодня борется на стороне белой Польши против пролетариата России)» [12].

В связи со всем вышеописанным Ленин очень осмотрительно говорит о применении террора и партизанских выступлений.В последних возникает объективная необходимость, когда они следуют за самостоятельными действиями  революционно настроенных масс и используются в небольших промежутках между «главными сражениями». Очевидно, что Ленин отводит индивидуальному террору второстепенную роль, а определяющее значение для победы революции играет вооружённая борьба самих масс.

Для Ленина существует два вида террора.Первый рожден пассивностью масс, второй — их активностью. Очень характерно, что Ленин ограничивает начало партизанской войны рамками революционной ситуации; лишь всеобщий кризис, охватывающий все общественные сферы, приводящий к чрезвычайному усугублению положения низов и кризису политической верхушки, вводит террор как спутник рабочего движения: «организация партизанских выступлений и участие в них социал-демократии допустимо лишь в момент непосредственной массовой борьбы» [13].

Ленин ставил следующие цели партизанской войны:

«…партизанские боевые выступления должны быть сообразованы по своему характеру с задачей воспитывать кадры руководителей рабочих масс во время восстания и вырабатывать опыт наступательных и внезапных военных действий»;

«…главнейшей непосредственной задачей таких выступлений следует признать разрушение правительственного, полицейского и военного аппаратов и беспощадную борьбу с активно-черносотенными организациями, прибегающими к насилию над населением и к запугиванию его», «…допустимы также боевые выступления для захвата денежных средств, принадлежащих неприятелю, т. е. самодержавному правительству, и для обращения этих средств на нужды восстания, причём необходимо обратить серьёзное внимание на то, чтобы интересы населения были возможно менее нарушаемы» [14].

Нетрудно заметить, что в этих целях на первый план выдвигается воспитание боевого духа и опыта революционных масс.Это является общей чертой всего мировоззрения В. И. Ленина — огромная вера в революционный потенциал угнетаемых классов, в живое историческое творчество народной стихии; у него нет места пессимистическим возгласам «не нужно было и браться за оружие!», здесь присутствует глубокое понимание народного сознания и желание драться до последнего. Ленин любил говорить: «Маркс умел оценить и то, что бывают моменты в истории, когда отчаянная борьба масс даже за безнадёжное дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих масс и подготовки их к следующей борьбе».

Разрабатывая практическое руководство в осуществлении партизанской войны, Ленин также теоретически обосновал и пропагандировал «новую баррикадную тактики»; хотя о ней впервые заговорил К. Каутский, именно в статьях Ленина она нашла на то время наиболее полное обоснование.

Тактика вооружённого восстания всегда отталкивается от наличного уровня развития военного дела.Обобщённый опыт уличных городских боев (Европейские революции 1848-1849 гг., Парижская коммуна 1871 года) демонстрировал, что первостепенная роль баррикад в уличном сражении на порядок снижается в связи с тем, что техническое усовершенствование артиллерии (нарезные орудия) и её широкое применение против инсургентов позволяло с безопасного расстояния просто обращать в щепки баррикады, возвышающиеся до второго этажа близлежащих домов. Эти изменения лишали баррикаду традиционного значения средства пассивной обороны, в ходе которой дружинники её непосредственно защищали. «Восстание старого типа, уличная борьба с баррикадами, которая до 1848 года повсюду в конечном счёте решала дело, в значительной степени устарело» [15].

Описание классической тактики баррикадного боя можно отыскать в творчестве выдающегося французского писателя — Виктора Гюго.Будучи сам очевидцем Парижского восстания 1832 года, он последовательно описывает ход развернувшегося восстания: «Мятеж действовал по всем законам искуснейшей военной тактики. Узкие, неровные, извилистые улицы, с бесчисленными углами и поворотами, были выбраны превосходно, в особенности окрестности рынков, представляющие собой сеть улиц, более запутанную и беспорядочную, чем лес».

«В действительности мятежом правила какая-то неведомая стремительная сила, носившаяся в воздухе. Восстание, мгновенно построив баррикады одною рукою, другою захватило почти все сторожевые посты гарнизона. Меньше чем в три часа, подобно вспыхнувшей пороховой дорожке, повстанцы отбили и заняли — на правом берегу Арсенал, мэрию на Королевской площади, всё Маре, оружейный завод Попенкур, Галиот, Шато-д’О, все улицы возле рынков; на левом берегу — казармы Ветеранов, Сент-Пелажи, площадь Мобер, пороховой погреб Двух мельниц, все заставы. К пяти часам вечера они уже были хозяевами Бастилии, Ленжери, квартала Белые мантии; их разведчики вошли в соприкосновение с площадью Победы и угрожали Французскому банку, казарме Пти-Пер, Почтамту. Треть Парижа была в руках повстанцев» [16].

Когда же завершилась первая активная фаза восстания, повстанцы стали ожидать активных действий правительственных войск:

«А когда баррикады были построены, места определены, ружья заряжены, дозоры поставлены, тогда, одни на этих страшных безлюдных улицах, одни, среди безмолвных и словно мёртвых домов, в которых не ощущалось признаков жизни, окутанные сгущавшимися сумерками, оторванные от всего мира, в этом мраке и тишине, в которой чудилось приближение чего-то трагического и ужасного, повстанцы, полные решимости, вооружённые, спокойные, стали ждать» [17].

Подобная тактика опиралась на уверенность, что баррикаду будут атаковать в лоб — её так обычно и штурмовали. Но к революционному взрыву 1848 года произошли серьёзные изменения в тактике и технике, применявшихся теперь против инсургентов: «Вооружение этой чрезмерно возросшей армии стало несравненно более действенным. В 1848 году — гладкоствольное ударное ружьё, заряжающееся с дульной части; теперь — малокалиберное магазинное ружьё, заряжающееся с казённой части, ружьё, которое стреляет в четыре раза дальше и в десять раз более метко и более быстро, чем старое. Прежде — артиллерия с относительно слабо действующими ядрами и картечью, теперь — разрывные гранаты, из которых достаточно одной, чтобы разрушить самую лучшую баррикаду. Прежде — кирка сапёра для проламывания брандмауэров, теперь — динамитный патрон» [18].

Генерал-губернатор Виндишгрец в полыхавшей восстанием Праге 1848 года применил своеобразную тактику подавления восстания. Он  приказал солдатам окружать баррикаду по близлежащим улицам и переулкам, делать проломы в стенах домов, непосредственно прилегающих к баррикаде. Таким образом, солдаты были закрыты от огня восставших и постепенно окружали баррикаду. С применением подобной тактики, пассивная оборона баррикады потеряла всякое значение.

Разрешение возникшего кризиса тактики уличного боя мог дать лишь живой опыт боевых революционных действий в городе, но в эпоху мирного этапа развития капитализма в Европе (последняя треть XIX века) социал-демократия боролась за представительства в национальных парламентах, курс задавала СДПГ, которая после отмены «исключительного закона против социалистов» получила сильные позиции в рейхстаге.

Маркс говорил о России уже в 1882 году: «Во время революции 1848–1849 гг. не только европейские монархи, но и европейские буржуа видели в русском вмешательстве единственное спасение против пролетариата, который только что начал пробуждаться. Царя провозгласили главой европейской реакции. Теперь он — содержащийся в Гатчине военнопленный революции и Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе» [19].

Градостроительство в Европе второй половины XIX века было нацелено на создание широких улиц без тупиков; в этих условиях баррикада могла играть теперь только заградительную роль для конницы и — в некоторой степени — для отрядов пехоты. Именно в ходе сражений и битв первой русской революции получила развитие «новая баррикадная тактика», следуя которой отрядам дружинников придавалась очень большая активность и мобильность — они теперь не должны были пассивно оборонять баррикаду. Восстание могло победить только ввиду сочетания баррикадных боёв с наступательными действиями мелких партизанских групп.

Революционеры должны были образовать из себя отряды из трёх-пяти человек; обладая хорошим знанием местности, летучие отряды осуществляют непрерывные партизанские атаки, ведя огонь из проходных дворов, подворотен, с крыш и из окон, при этом имея возможность к быстрому отступлению. «Начинать нападения при благоприятных условиях — не только право, но прямая обязанность всякого революционера. Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств для обращения их на нужды восстания — такие операции уже ведутся везде, где разгорается восстание, и в Польше и на Кавказе, и каждый отряд революционной армии должен быть немедленно готов к таким операциям. Каждый отряд должен помнить, что, упуская сегодня же представившийся удобный случай для такой операции, он, этот отряд, оказывается виновным в непростительной бездеятельности, в пассивности, а такая вина есть величайшее преступление революционера в эпоху восстания, величайший позор для всякого, кто стремится к свободе не на словах, а на деле» [20]. Эти непрекращающиеся небольшие партизанские атаки должны деморализовать противника и создать у него ошибочное представление о числе и силе инсургентов.

Из инструкции боевой организации при МК РСДРП:

«Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами человека в три-четыре, не больше. Пусть только этих отрядов будет возможно больше и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать. Полиция старается одной сотней казаков расстреливать тысячные толпы. Вы же против сотни казаков ставьте одного-двух стрелков. Попасть в сотню легче, чем в одного, особенно если этот один неожиданно стреляет и неизвестно куда исчезает. Полиция и войска будут бессильны — если вся Москва покроется этими маленькими неуловимыми отрядами».

Декабрьское вооруженное восстание в Москве организационно возглавлялось Московским Советом, ядром которого был местный комитет большевиков (В. Л.Шанцер (Марат), М. И. Васильев-Южин, М. Н. Лядов, Р. С. Землячка).

В начале боевых действий была предпринята попытка окружить и отрезать центр города (Садовое кольцо). Но этого не было сделано ввиду того, что между восставшими наблюдалась слабая координация действий и явно не хватало вооружения. Восстание локализовалось по отдельным районам Москвы. В Железнодорожном районе боями руководил А. Шестаков, в Рогожско-Симоновском — Р. Землячка и И. Дубровинский, на Пресне — З. Литвин-Седой [21].

Ленин писал: «Дружинников было мало, рабочая масса не получила лозунга смелых нападений и не применила его, характер партизанских отрядов был слишком однообразен, их оружие и их приёмы недостаточны, их уменье руководить толпой почти не развито» [22].

Силы инсургентов измерялись 8 тысячами организованных рабочих, из которых лишь четверть была вооружена, а остальные строили баррикады, несли санитарную и патрульную службу [23].

У Дубасова же были: Московский гарнизон, состоявший из 9 пехотных полков по 17 рот в каждом, общей численностью примерно 6 500 тысяч, 3 полка драгун, 2 полка донских казаков, гренадёрская артиллерийская бригада и 2 сапёрных батальона. Кроме того, в распоряжении градоначальника находились дивизион жандармов и 2 тысячи полицейских. Таким образом, общая численность правительственных войск — до 20 тысяч человек [24].

Соотношение сил резко изменилось 15 декабря, когда в Москву на ранее не занятый Николаевский вокзал был переброшен из Петербурга Семёновский гвардейский полк. Это по сути и решило исход восстания; Московский совет решил 18 декабря прекратить потерявшую смысл вооружённую борьбу, а с 19 декабря — и стачку.

Несмотря на подавление Декабрьского восстания в Москве, сражавшиеся дружинники продемонстрировали эффективность новой баррикадной тактики. Их поражение было обусловлено как объективными факторами (недостаток оружия, значительный перевес правительственных сил), так и рядом субъективных факторов (ошибки, допущенные руководством восставших, недостаточная централизация и координация в руководстве; также был упущен благоприятный момент, когда поднялся Ростовский полк. Армия в целом осталась верной царю).

В итоге статьи мы могли бы ответить на вопрос:когда вооружённая борьба является не авантюрой, а необходимой ступенью, вытекающей из всей логики развития революционной борьбы?

И наш ответ мы могли бы чисто логически подвести под понятие революционной ситуации. Последняя представляет из себя ряд характеристик, осуществление которых позволяет говорить о необходимости вооружённой борьбы. Но ленинское определение революционной ситуации не возникло на пустом месте, оно было глубоким обобщением фактического и исторического материала.

Понятие революционной ситуации не является какой-то внеисторической категорией, общей меркой для всех стран. В каждом конкретном случае она состоит не из абсолютного равновесия объективных и субъективных причин; такое равновесие умозрительно. В живом противоборстве классовых сил иногда случается, что наличие, казалось бы, сверхдостаточных объективных условий революцию ещё не обеспечивает.

Пример тому — Европа периода Первой Мировой Войны. Европейские страны в целом экономически созрели для антибуржуазных революций, но отсутствие достаточного субъективного фактора, т. е. революционной партии уровня РСДРП (б), не позволило достигнуть успеха. Всё это было связано «с идеей автоматического краха капитализма», в которой абсолютизировался экономический аспект детерминации революции, полагалось, что его будет достаточно для того, чтобы в определённой точке капитализм обвалился «сам». Некоторые основания для этого предположения имелись в виде мыслей раннего Маркса о том, что капитализм рухнет в ходе очередного циклического кризиса перепроизводства.

Логическим завершением идеи об «автоматическом крахе капитализма» стал реформизм и оппортунизм (по Ленину также – «хвостизм») европейской социал-демократии. В ситуации отсутствия субъективного фактора, по меткому выражению Л. Троцкого, объективные предпосылки начинают «загнивать».

Выдающийся латиноамериканский революционер Эрнесто Че Гевара, продолжая развивать ленинское наследие, указывал на то, что революционер должен при наличии малейших условий для вооружённой борьбы вступать в неё [26].

Победа не есть «вещь», которая достанется от пассивного ожидания наступления всех условий для начала вооружённой борьбы; авангард, олицетворяющий волю и силу класса, должен вступить в борьбу первый — дабы дать пример и повести за собой массы. И именно поэтому Че видел такую нравственную силу и долг в личности революционера, который в своей борьбе не подменяет действия масс, а является наконечником копья, разящего диктатуру.

Че пишет:

«…не всегда нужно ждать, пока созреют все условия для революции: повстанческий центр может сам их создать» [27] — в этом верном положении просматривается главная цель борьбы, о которой Че часто напоминает, что подлинный революционер лишь тот, кто ставит перед собой цель — завоевание политической власти.

Необходимость вести революционную борьбу в условиях колониальной отсталости стран «третьего мира» вызвала потребность переосмысления всего опыта предшествующего революционного движения. Практика революционной борьбы продемонстрировала, что беднейшее и угнетаемое крестьянство обладало мощнейшим революционным потенциалом. — «Фактически мы наступали», – писал Че, – «с аграрной реформой как остриём копья Повстанческой армии» [28]. Наличие в городе репрессивных государственных структур не позволяло создать эффективно действующее подпольное движение, все попытки рабочих объявить революционную стачку, перерастающую в восстание, заканчивались неудачей. В связи с этим Че пишет о противоречиях между «равниной и Сьеррой».

Повстанцы из «Движения 26 июля», готовя и осуществляя высадку на остров, не имели чёткой запланированной стратегии борьбы. Че сообщает о том, что была надежда: вооружённая борьба всколыхнёт народные массы и поспособствует стихийному началу вооружённой борьбы в разных уголках острова. Но после высадки и последующего разгрома партизан повстанцам стало очевидно: борьба будет куда более продолжительной и ожесточённой.

Революционное движение в Сьерра-Маэстра первоначально развивалось не следуя какой-либо чёткой теории, оно нащупывало эту адекватную теорию через свою повседневную революционную практику. Че констатирует:

«Кубинская революция взяла Маркса в том, где он отложил в сторону науку, чтобы реализовать «критику оружием»». И далее: «Мы, революционеры-практики, начиная нашу борьбу, просто действовали в соответствии с законами, открытыми Марксом – учёным» [29].

Всё это в своей видимости нарушало традиционный марксистский постулат о городе как главном оплоте революции. Крестьянство, страдающее от сверхэксплуатации и нехватки земли, смогло выступить основной социальной базой революции. Интересно отметить по этому поводу, что, в ответ на вопрос: является ли Кубинская революция коммунистической, Че замечал: «…если эта революция марксистская (заметьте, я сказал «марксистская»), то произошло это потому, что она сама, своими методами открыла те пути, на которые в своё время указывал Маркс» [30].

Европейский и американский капитализм, вырвавшись в своём развитии вперёд, обеспечили процесс постоянной модернизации экономической структуры общества, сгладив при этом классовую конфронтацию, вытесняя её на маргинальную периферию. Негры и арабы, турки и другие приезжие в Европе испытывали на себе в первую очередь классовое угнетение, но процесс консолидации против этого угнетения происходил на национальной почве. И, таким образом, национальный компонент не дополнял классовый, а подменял его, канализируя заряд ненависти против власть имущих в безопасное для них русло.

Грубо говоря, западный капитализм, имея небывалые экономические ресурсы от сверхэксплуатации и сверхограбления нео-колоний, смог «купить» большую часть «своего» общества, обеспечив ему приемлемый и высокий уровень потребления.В развивающихся странах ситуация складывалась по иному сценарию — во-многом, по той причине, что капитализм в этих странах носил догоняющий характер, изначально ориентированный на экспорт различного сырья. Национальная буржуазия не имела своих, независимых от ТНК, интересов. Она возникла в тесной связи с ТНК, опираясь не на национальную промышленную базу, а на традиционную привязанность всей экономики к монокультуре. Но эта привязанность, благодаря усилиям национальных буржуазий, только усугублялась, подчиняя всю экономику производству одной культуры или экспорту главным образом одного вида сырья.

Множество примеров описано в известной книге Галиано «Вскрытые вены Латинской Америки». Приведём его строки, касающиеся непосредственно Кубы: «Народ, существование которого зависит от одного продукта, сам себя губит», — пророчески заметил национальный кубинский герой Хосе Марти. В 1920 году, например, продавая сахар по 22 сентаво за фунт, Куба побила мировые рекорды экспорта сахара на душу населения, превзойдя даже Англию, получив самые высокие доходы на душу населения в Латинской Америке. Но, в декабре того же 1920 года цена на сахар упала на 4 сентаво и на следующий год над островом ураганом пронёсся кризис: остановились многочисленные сахарные заводы, построенные в расчёте на североамериканский рынок; лопнули все кубинские и испанские банки, объявил себя неплатёжеспособным даже Национальный банк. Выжили лишь филиалы банков США. Такая зависимая и неустойчивая экономика, как кубинская, позже не смогла избежать страшных ударов кризиса 1929 года, разразившегося в США: цена на сахар упала ниже одного сентаво в 1932 году и за 3 года объём экспорта по стоимости сократился в четыре раза» [31].

«Куба приобретала у Соединённых Штатов не только автомобили, станки и оборудование, химические товары, бумагу и одежду, но и рис, фасоль, чеснок, лук, жиры, мясо, хлопок. На Кубу доставлялось мороженое из Майами, хлеб из Атланты, роскошные деликатесы из Парижа. Страна сахара импортировала половину всего количества потреблявшихся фруктов и овощей, хотя только третья часть активного населения имела постоянную работу, а половина земель, принадлежавших сахарным заводам, были огромными пустырями, где ничего не производилось.

Тринадцать североамериканских сахарных заводов на Кубе располагали более чем 47% всех площадей под сахарным тростником и выручали около 180 млн. долларов в каждую сафру. Природные богатства Кубы — никель, железо, медь, марганец, хром, вольфрам — США рассматривали как свои стратегические резервы, которые до поры до времени в незначительном количестве разрабатывались их компаниями в соответствии с потребностями своей армии и промышленности. На Кубе в 1958 году имелось больше зарегистрированных полицией проституток, чем рабочих-горняков. Полтора миллиона кубинцев были полностью или частично безработными» [32].

Крупная буржуазия стран третьего мира, не имея резервов для получения ресурсов в более отсталых экономиках, расправлялась с внутренней оппозицией более жестокими методами, нежели в странах «первого мира». Борьба компрадорской буржуазии с собственным народом носила куда более грубый и откровенный характер — и в связи с этим народный ответ на эти репрессии – вооружённая борьба. Куба была не первой страной, где победила крестьянская революция в красном цвете; первой такой страной был — Китай. И концепция затяжной сельской герильи Мао, безусловно, оказала определённое влияние на формирование взглядов Че на роль вооружённой борьбы.

Че не абсолютизирует роль крестьянства, он был согласен с тезисом Второй Гаванской Декларации: «крестьянство является классом, который помещён в условия политической изоляции и оторванности от культуры. Поэтому крестьянство нуждается в политическом руководстве со стороны рабочего класса и революционной интеллигенции, без них крестьянство неспособно развернуть борьбу и добиться победы» [33].

Город для Че является также немаловажным плацдармом для борьбы; организуемые там партизанские группы ведут свою деятельность под управлением повстанческого центра. Но руководство повстанцев должно находиться не в городе — только так можно было достичь того, чтобы отдельное поражение повстанцев не превратилось в полный разгром в связи с уничтожением руководства. Но, безусловно, оплотом революции по многим причинам выступает деревня. Можно даже позволить себе заключить, что партизанский отряд, о котором постоянно пишет Че — это опрокинутый в деревню ленинский авангард, но, безусловно, военизированный и обладающей своей спецификой.

«Никто не вправе требовать, чтобы ему дали официальное звание авангардной партии, вроде того, как выдаётся диплом об окончании университета. Быть авангардной партией значит: стоять во главе борьбы рабочего класса, вести его к завоеванию власти, не исключая и кратчайший путь. Это и есть миссия наших революционных партий…» [34]. Что также роднит взгляды Ленина и Че — это мысль о том, что партизанская война есть сугубо народная война. Цитаты Ленина мы на этот счёт уже приводили.

Че Гевара, отвечая на критику методов герильи, говорит о том, что без лояльности и поддержки населения партизанскую войну вести невозможно.

«Партизаны — это боевой авангард народа, оперирующий на определённой территории, авангард вооружённый и готовый путём осуществления серии боевых операций воплотить в жизнь свою стратегическую цель: завоевание власти. Партизаны пользуются поддержкой крестьян и рабочих масс и в зоне своих операций, и в масштабах всей страны. Без этих предпосылок идти на партизанскую войну нельзя» [35].

Но, говоря о герилье в представлении Ленина и Че, мы всё же не должны их полностью отождествлять, т. к. они достаточно сильно отличаются друг от друга. И это связано с тем, что у Че иной стратегический театр борьбы — это сельская, неразвитая и заброшенная местность. На ней организовывается новая революционная власть — и из деревни же поступает новый поток новобранцев, желающих стать партизанами.

Ленин, говоря о городской герилье, уделяет ей важное, но второстепенное место. Она должна, по сути, быть задействована в промежутках между «большими сражениями». Что же такое само большое сражение? Это городское вооружённое восстание пролетариата и части армии, выступившей на стороне революционных сил.

Для Че герилья — основное средство завоевания политической власти. Но он смотрит на неё эволюционно, говоря, что лишь при условии того, что партизанский отряд сможет со временем превратиться в повстанческую армию, победа революции из возможности станет реальностью. Он критикует надежды на то, что патриотически настроенные круги военных могут осуществить военный переворот. Армия – основа старого режима, становой хребет эксплуатационного государства, должна быть полностью ликвидирована и заменена революционной народной армией.

Рассматривая взгляды Ленина и Че параллельно друг другу, я не хотел и не хочу создать из этого какую-то жёсткую альтернативу выбора. Нужно понимать, как уже отмечалось, что если любому средству придаётся самодостаточное и абсолютизированное значение — польза от этого метода превращается в свою противоположность, т. е. несёт вред. И в связи с этим революционное руководство через инициативу масс — и исходя из неё — ищет методы, адекватные только сегодняшнему, конкретному времени и месту действия.

В системе позднего советского марксизма понятие революционной ситуации приняло закостенелый, догматический вид.Говорилось, что существуют выверенные признаки наступления революционной ситуации и обязательно приводилось соответствующее место из работ Ленина. Особо говорилось о соответствии объективных и субъективных предпосылок революции. Партия-авангард, партия, как воплощение самых лучших пролетарских классовых сил в официальной советской пропаганде занимала особое, высокое положение. Но «странным» образом именно низкое качество этого фактора привело КПСС и другие компартии Европы к разложению и распаду.

Хрущёвская и постхрущёвская внешняя политика СССР была построена на совершенно ревизионистском принципе – принципе неантагонистического сосуществования государств с разными социально-экономическими укладами. Поздне-советские «идеологи» утверждали, что борьба между социализмом и капитализмом не обязательно будет происходить в форме военного противостояния между капстранами и социалистическими странами, что определяющую роль «может» играть мирное сотрудничество. Создание социалистической системы и рост национально-освободительного движения обуславливают-де возможность того, что компартии, действующие в капиталистических странах Запада, могут прийти к власти мирным, легальным путём.

Данный вывод был особенно, мягко выражаясь, «странен», учитывая, что противостояние двух мировых систем придавало любому локальному конфликту крайне ожесточённый характер — как это было, к примеру, во Вьетнаме.

Глупо было надеяться, что сила социалистического лагеря была настолько велика, что она деморализует противника и он позволит коммунистам взять власть мирным путём. Советская номенклатура, очевидно, кроме всего прочего, ещё и испугалась ядерной войны.

Че смотрит на проблему мирного прихода к власти через призму диалектического подхода к любому явлению. Да, теоретически это возможно. Но в условиях Латинской Америки, где национальная буржуазия контрреволюционна — безусловно, нет. Че в своем письме из Танзании (4.12.1965 года) кубинскому министру культуры  Армандо Харту составляет список литературы; на основе уже прочитанного им в Африке, он предлагает взять его за основу в издательстве политической литературы на Кубе. Символично, что в этом списке пункт «Еретические и капиталистические авторы» включает в себя произведения «вашего друга Хрущева» [36].

Компартии, шедшие в фарватере советской стратегии, также вырождались в парламентские партии, реформистские по духу. Они фактически не преследовали цели быть соответствующим субъективным фактором революции и заниматься её подготовкой, а были разменной монетой, пешкой в руках советского правительства.

В связи с вышесказанным, становятся очевидны выдающиеся заслуги Че как революционного теоретика и политического деятеля. Он внёс диалектический динамизм и жизненность в понятие субъективного фактора социалистической революции. Революционный авангард для Че играет чрезвычайно важную роль, его задача – не пассивное ожидание революции, а её активное приближение своими действиями. Че продолжатель ленинского творческого авангардизма в самом подлинном значении этого слова.

И именно здесь находят своё продолжение исторические традиции ленинизма: «Партия — это авангард класса, и задача её вовсе не в том, чтобы отражать среднее состояние массы, а в том, чтобы вести массы за собой» [37].

Наследие Че актуально для нас ввиду того, что оно диктует нам не то, что с сегодня на завтра нужно начинать вооружённую борьбу, а потому, что оно, прежде всего, формирует очень подвижное, живое и чуткое, диалектическое представление о соотношении и взаимодействии объективных и субъективных факторов революции.

Примечания:

[1] Энгельс пишет в этой работе: «Значит ли это, что в будущем уличная борьба не будет уже играть роли? Нисколько. Это значит только, что условия с 1848 года стали гораздо менее благоприятными для бойцов из гражданского населения, гораздо более благоприятными для войск. Будущая уличная борьба может, таким образом, привести к победе лишь в том случае, если это невыгодное соотношение будет уравновешено другими моментами. Поэтому уличная борьба будет происходить реже в начале большой революции, чем в дальнейшем её ходе, и её надо будет предпринимать с более значительными силами. А силы эти так же, как и в течение всей великой французской революции, как и 4 сентября и 31 октября 1870 года в Париже, предпочтут, надо думать, открытое наступление пассивной баррикадной тактике*». http://esperanto-mv.pp.ru/Marksismo/Klass/klass-00.htm

[2] «Die Neue Zeit» (Новое время) — марксистский теоретический журнал Социал-демократической партии Германии, издававшийся в Штутгарте с 1883 по 1923 гг. Его редакторами были Карл Каутский и Эмануэль Вурм, а после 1917 г. — Генрих Кунов // В.И. Ленин. Примечания // Полное собрание сочинений. — 5-е. — М.: Издательство политической литературы, 1967. — Т. 4.-стр. 483-484.

[3] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., 5 изд., т. 14, стр. 2.

[4] Там же т. 14, с. 7

[5] В.И. Ленин т.19, стр. 419.

[6] В.И.  Ленин Т.14, стр. 15

[7] П. Л. Лавров «Избранные сочинения на социально-политические темы», т. 1, 1934 стр. 228

[8] В. И. Ленин,т.6 стр. 102

[9]  Б. Савинков «Воспоминания террориста» М.: АСТ, 2003 г. Стр. 55

[10] Там же стр.148-149

[11] В.И. Ленин т.49 стр. 313

[12] Георг  Лукач «Легальность и нелегальность» http://www.marxists.org/russkij/lukacs/1923/history_class/08.htm

[13] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М.:1983. т.1, стр. 254-255

[14] В.И.Ленин, ПСС, т. 12, стр. 228-229

[15] Маркс К., Энгельс Ф. т. 22, стр. 540.

[16] Виктор Гюго «Отверженные», М.: 1979 г.,  Т. 2, стр. 389- 390

[17] Там же, стр. 432.

[18] http://esperanto-mv.pp.ru/Marksismo/Klass/klass-00.htm

[19] Там же т. 19, стр. 305

[20] В.И Ленин т. 11, стр. 342

[21] Листовка 1905 года «Советы восставшим рабочим», «Известия Моск. С. Р. Д.» № 5, 11 декабря 1905 г.

[22] Ф. Рыженко «Декабрь 1905», М.: 1980, стр. 154

[23] В.И.Ленин ПСС, т. 13, стр. 375

[24] Ф. Рыженко «Декабрь 1905», М.: 1980, стр. 157

[25] Сенчакова Л. Т. «Боевая рать революции: очерк о боевых орг. РСПДРП и рабочих дружинах 1905-1907 гг.», М.: Политиздат, 1975. стр. 131 – 132

[26] Эрнесто Че Гевара «Статьи, выступления, письма», М.: 2006. стр.337

[27]  Гевара Э. «Партизанская война», М.: 1961. стр. 11

[28] Эрнесто Че Гевара «Статьи, выступления, письма», стр. 49

[29] Там же, стр. 136

[30] Там же, стр.100-101

[31] Галеано Э. «Вскрытые вены Латинской Америки», М.: Прогресс, 1986., стр. 106-107

[32] Там же, стр. 110

[33] Эрнесто Че Гевара «Статьи, выступления, письма», стр. 332

[34] Там же, стр. 334

[35] Там же, стр. 331

[36] Там же, стр. 507

[37] В.И.Ленин ПСС т.35, стр. 94.