«В «халифат» манит идея»

«Главное отличие традиционного ислама — в лояльности российскому государству, а нетрадиционный привлекает протестом». О радикальном исламизме, методах противодействия радикалам, национал-сепаратизме и этнолингвистическом конфликте в Татарстане рассказывает известный казанский политолог и исламовед, эксперт Института национальной стратегии Раис Сулейманов.

— После всплеска радикального исламизма, пик которого пришелся на 2011-2013 годы (достаточно вспомнить убийство экстремистами заместителя муфтия РТ Валиуллы Якупова или обстрел самодельными ракетами нижнекамского нефтехимического завода), ситуация в мусульманском сообществе Татарстана, кажется, стабилизировалась. Или это обманчивое впечатление, и проблема просто «загоняется в подполье»? Как бы Вы оценили положение в республике в соответствии с тенденциями, обозначившимися четыре-пять лет назад? Что можно сказать о численности радикалов от ислама и их популярности в обществе?

— Здесь сыграло несколько факторов. Первый — никак напрямую не зависящий от внутренней политики региональных и федеральных органов власти. Речь идет о появлении «исламского халифата» на Ближнем Востоке. Может быть, это прозвучит немного цинично, но то, что он появился, имеет одну положительную сторону: туда уехала основная группа наиболее радикальных исламистов из России, в том числе и из Поволжья. Представим на секунду, что вся эта достаточно внушительная масса людей осталась бы в России. Уверен, что в таком случае уровень активности террористов в регионах страны был бы значительно выше.

Грубо говоря, большинство тех, кто морально был готов к совершению вооруженного насилия по религиозно-идеологическим причинам, предпочел уехать на Ближний Восток, где заветная мечта ваххабитов – создание халифата – начала реально сбываться. Даже на Северном Кавказе, где процент террористов значительно больше, чем в Поволжье, исламисты не могут бесконечно долго воевать партизанскими методами, хоть сколько-нибудь не приближаясь к своей цели. А в Сирии эта заветная цель через три года войны (она началась там в 2011 г.) вылилась в осязаемый и реальный результат: в 2014 году на части ее территории и соседнего Ирака появился тот самый «халифат», о котором так долго мечтали исламисты. Ради того, что более очевидно, чем виртуальный проект «Имарата Кавказ», люди будут бороться с гораздо большим желанием. Поэтому отъезд из России значительной массы радикал-исламистов пришелся на 2013-2014 гг., в том числе и из Поволжья. Отсюда и падение террористической активности в Татарстане в последние два года.

Второй фактор — это изменение тактики поведения самих ваххабитов. Поддерживаемый на словах местными властями тренд традиционного ислама был взят ими как способ собственного сохранения. Проще говоря, ваххабиты, которые до этого выступали оппонентами традиционного ислама, сейчас стараются для сохранения на руководящих постах в структуре исламских организаций публично причислять себя к сторонникам традиционного ислама. Произошла своеобразная маскировка: сегодня ваххабиты могут говорить, что они придерживаются традиционного ислама. Правда, от этого их идеологические убеждения никуда не делись. Я это называю криптоваххабизмом. Но это работает:можно быть ваххабитом, но при этом говорить, что ты сторонник традиционного ислама.

Третий фактор — внутренняя политика региональных властей, крайне заинтересованных в том, чтобы пропагандистский имидж Татарстана как центра толерантности и межрелигиозного рая не понес урона и продолжал сохраняться. Для этого вместо противостояния и искоренения проблемы исламского радикализма власти предпочли пойти по пути интеграции исламистов, наивно полагая, что таким образом они станут более «ручными», управляемыми, успокоятся и поменяют свои убеждения. В итоге сегодня мы видим, что в Духовном управлении мусульман Республики Татарстан на многих постах работают ваххабиты. Если при прежнем муфтии Ильдусе Файзове (2011-2013 гг.) из ДУМ РТ были изгнаны ваххабиты, муфтият был очищен от их присутствия, то при новом муфтии Камиле Самигуллине (с 2011 г.) они снова вернулись туда работать. К слову сказать, об этом прекрасно осведомлены чиновники, которые отвечают за внутреннюю политику в Татарстане, но они самоуверенно полагают, что смогут контролировать ваххабитов.

Поэтому я склонен считать, что проблема не решается по существу, ее загоняют в подполье. Со стороны кажется, что проблема религиозного терроризма для Татарстана осталось в прошлом. Пока, действительно, это так. Но если мы посмотрим, то новейшая история этой республики полна примерами, когда был всплеск терроризма, а затем наступал временный спад. Первый теракт, организованный ваххабитами, случился в Татарстане в 1999 г. Затем спад, пока не появился джамаат в Рыбной Слободе (райцентр в 92 км от Казани) в 2003-2004 гг. Потом спад, а в 2005 г. — теракт в Бугульме (город на юго-востоке Татарстана). Потом затишье, и в 2010 г. — опять теракт, и в этот раз уже целая вооруженная банда боевиков в Нурлатском районе Татарстана. Опять затишье на какое-то время, и в 2012 г. — теракт уже в Казани, целая банда моджахедов. Потом вроде снова нет проявлений, а в конце 2013 г. террористы опять подняли голову — сожгли церкви. Всю эту фактуру я привожу для того, чтобы показать, что не стоит расслабляться: проблема религиозного экстремизма, перманентно принимающего характер терроризма, остается актуальной для Татарстана. Взлеты и спады террористической активности ваххабитов в республике уже случались.

По оценкам экспертов и наблюдателей, численность радикалов и им сочувствующих в Татарстане насчитывает порядка 3 тысяч человек, из которых 120-150 человек морально готовы взяться за оружие. Много это или мало? В Татарстане проживает 2 млн. татар, из которых 90 тысяч – активно верующие мусульмане (остальная основная масса татар – светские люди или пассивно верующие). Вот из этих 90 тысяч порядка трех тысяч человек либо являются радикалами, либо симпатизируют им, разделяют их убеждения, но пока не готовы взяться за оружие. Тут важно понимать следующее: любой умеренный ваххабит легко может стать радикальным.

— Недавно министр иностранных дел РФ Сергей Лавров назвал так называемое «исламское государство» «главным врагом России». Много ли татарстанцев в составе этого террористического квазигосударственного образования? Что привлекает их туда?

— ФСБ России озвучивает такую цифру россиян, которые уехали воевать на Ближний Восток — 1700 человек. Я полагаю, что, скорее всего, это немного занижено, но даже и такая численность весьма красноречиво говорит о масштабе распространения ваххабизма в нашей стране. А ведь эти все люди жили в нашей стране рядом с нами, они взяли оружие в руки по религиозным причинам, соответственно, есть огромная опасность возможности возвращения этих людей обратно домой (тем более, что такие факты уже фиксируются). По моим оценкам (точных цифр никто не озвучивает, поэтому все оценки приблизительные), из Татарстана уехало до сотни человек, если не больше.

Большинство ваххабитов из России, отправившихся на «джихад» на Ближний Восток, являются выходцами с Северного Кавказа. Заметную часть составляют также мигранты из Центральной Азии и Азербайджана, которые приехали в Россию и уже оттуда отправились в Сирию и Ирак. Кстати, в этом отношении Россия сейчас напоминает страны Европы: там тоже мигранты из мусульманских стран, приезжая в Евросоюз на проживание, затем отправляются воевать за «халифат». Недавно, например, мне стал известен случай, когда в Казани в одном из халяльных кафе в районе мечети «Нурулла» таджикские мигранты вели агитацию среди африканских студентов — учащихся местных вузов. Таджикские вербовщики объясняли студентам из Ганы, что надо ехать воевать за «халифат» на Ближний Восток, что если «халифат» победит, то он распространится и на Африку (а он уже распространился: нигерийская «Боко харам» присягнула на верность «халифату», в Ливии местные ваххабиты присягнули ИГИЛ) и все будут жить счастливо в «халифате» – представляете?! Я тоже вначале не мог поверить, что таджики могут вербовать африканцев в Казани, а потом выяснилось: действительно, это реально.

Людей манит в «халифат» идея. Некая заветная мечта – построение идеального с их точки зрения государства и общества. Люди готовы жертвовать своей жизнью ради ее воплощения. Тем более, они убеждены, что их борьба окупится для них попаданием в рай. Светским людям, привыкшим рационально мыслить, крайне сложно порой понять мотивацию людей, которые готовы ради идеи бросить свои дела, родных и близких, и добровольно отправиться воевать в другую страну. Но такова реальность. Люди, поехавшие в Сирию и Ирак, полагают, что там они смогут реализовать свои представления об идеальном обществе и справедливости, даже если это сопровождается массовыми казнями людей, разрушением памятников искусства и т.д. Понятно, что наивно так полагать, но сравните сами: едут же в Донецк и Луганск добровольцы из России. Что их туда толкает? Точно также – идея. Они едут туда не за деньги воевать. Их толкает на эту опасную поездку желание бороться за русский мир, русскую цивилизацию, за справедливость, так, как они ее понимают. Другое дело, что те, кто воюет в Новороссии – воюют в интересах России, а вот те, кто поехал воевать в Сирию и Ирак – воюют против наших интересов.

— Как бороться с популярностью радикальных (и откровенно человеконенавистнических) идей, имеющих религиозную подоплеку? 

— Борьба с популярностью религиозного радикализма должна вестись сочетанием силовых и пропагандистских методов. Остановимся на последних подробнее. Помимо необходимого выпуска религиозной литературы, аудио- и видеопродукции, базирующейся на мировоззрении традиционного ислама, как способ пропаганды, считаю, следует избрать публикацию материалов, детально показывающих биографии, жизненный путь и судьбы ваххабитов. Видите ли, в чем дело: романтизированный и героизированный образ ваххабитских деятелей легко разрушается, если показать, кто они на самом деле. Выясняется, что многие из них вели и продолжают вести далеко не нравственный образ жизни, сами полны пороков, среди которых финансовые махинации, разврат и злоупотребления на почве наркотиков и нередко алкоголя. Среди них так же, как среди других бандитов, распространено предательство своих единомышленников, трусость, подлость, зависть, пустое самомнение, ханжество и нередко скудоумие.

Если все это демонстрировать в публикациях и видеосюжетах, то, пусть не сразу, но это сработает. Это отталкивает от них потенциальных сторонников. Ведь цель антиваххабитской пропаганды сегодня – не переубедить ваххабитов (мы, к сожалению, нечасто можем увидеть примеры, когда человек, ставший ваххабитом, осознал всю неправоту этой идеологии и, разочаровавшись, покинул их ряды). Цель – оградить пока, к счастью, еще нормальную молодежь от этой идеологии. Есть очень успешный проект в Интернете – дагестанский сайт Kavkazpress.ru. Там выложено столько компромата на северокавказских ваххабитов, что, читая, понимаешь, что представляют собой эти люди. Пока, к сожалению, ничего подобного нет применительно к Поволжью, Крыму и шире – всей России. А жаль. Я не говорю, что необходимо использовать только такой метод противоборства, но подобная пропаганда разоблачительного характера разрушает тот романтизированный и героизированный образ ваххабизма, который порой манит молодежь.

— Что могут противопоставить радикализму традиционный ислам (кстати, дайте определение этому понятию), Русская православная церковь и светское общество?

— Термин «традиционный ислам» был впервые использован верховным муфтием России Талгатом Таджуддином в 1992 г. Давая интервью одной из газет, он употребил это выражение, отвечая на вопрос журналиста об исламском радикализме в зарубежных странах Востока и объясняя, чем отличается ислам в России от того, что проповедуют разного рода иностранные проповедники. С того времени этот термин стал использоваться уже религиоведами в плане обозначения особенностей и отличий практики и идеологии ислама, исповедуемого коренным мусульманским населением нашей страны.

Несмотря на то, что некоторым этот термин не нравится (его противники полагают, что употребляя его, мы тем самым говорим, что у российских мусульман какой-то другой ислам, а не такой, как в остальном мире), я считаю, что его можно и нужно использовать. Дам свое определение тому, что религиоведы называют традиционным исламом. Традиционный ислам для российских мусульман – это та форма ислама, которая исторически была принята тем или иным коренным народом России, стала частью его национальной культуры, традиций, самосознания и мировоззрения, проповедует мирное сосуществование с людьми других религий, лояльна российскому государству и не ставит перед собой целей изменения его политического устройства. В богословском, теологическом плане применительно к коренным мусульманским народам России обычно еще уточняют, к какой религиозно-правовой школе (мазхабу) они относятся. В России это два мазхаба – ханафитский (народы Урало-Поволжья, Крыма и частично Северного Кавказа – адыги, ногайцы и др.) и шафиитский (другие народы Северного Кавказа).

Традиционный ислам не обладает той магнитезирующей агрессивностью, которая есть у ваххабизма. В чем главное отличие традиционного ислама от нетрадиционного? В его лояльности российскому государству. Нетрадиционный ислам привлекает многих именно своим протестом.Когда видишь в окружающем тебя мире беспредел, несправедливость, мздоимство, ложь и несоответствие реальности декларируемым свыше словам, это неизбежно вызывает протест. А поскольку все это порой исходит от властей, которые олицетворяют собой государство, то лояльность им со стороны духовенства вызывает неприятие к нему. Отсюда и желание уйти от тех, кто олицетворяет собой традиционный ислам, поскольку он не может быть не лояльным государству.

Единственный пример в России, где традиционный ислам одержал практически полную победу над ваххабизмом — это Чечня при отце и сыне Кадыровых. Они осознали, что только силовыми методами идеологию не одолеть – ее нужно вышибать идеологией. Они как раз и придали традиционному исламу в чеченском варианте ту самую магнитизирующую молодежь напористость. Другое дело, что, борясь против идеологии ваххабизма идеологией традиционного ислама (при этом опираясь на силу, без которой, увы, никак), Рамзан Кадыров де-факто шариатизировал Чечню. Противостоя ваххабизму, он не мог сделать своим идеалом и целью светское общество. Вопрос в том, все ли хотят, чтобы традиционный ислам в такой форме победил везде в регионах компактного проживания мусульман? Например, в Татарстане. Все ли его жители (и жители остальной России) хотят, чтобы порядки в Казани были, как в Грозном?

Традиционный ислам в Татарстане может противопоставить ваххабизму опору на духовное наследие татарского народа и его традиции.

Русская православная церковь в отличие от всех религиозных организаций по своему политическому влиянию в состоянии обращать внимание светских органов власти на эту проблему (нередко чиновники устраняются от нее, стараясь не замечать). Главное для церкви – не занимать позицию стороннего наблюдателя. Типичный пример – Татарстан. Местная митрополия никогда не высказывала своей позиции по распространению радикального исламизма в республике, считая, что это внутреннее дело мусульман, и, дескать, православных это не касается. То, что касается и еще как, стало понятно в 2013 г., когда местные исламисты начали сжигать православные храмы.

Благодаря своей политической мощи РПЦ в состоянии поддерживать тех мусульманских лидеров, которые придерживаются традиционного ислама. Например, в некоторых наших регионах имеется по несколько муфтиятов, один из которых —  традиционный, а другой – ваххабитский. Местный епископ или митрополит может демонстративно оказывать знаки внимания муфтию традиционного ислама, давая понять местным властям, что именно его они видят в качестве партнера по соработничеству. Соответственно, ваххабитского муфтия игнорировать. Не всегда, но такой подход действует.

Но самое главное, что, на мой взгляд, не просто может, но и должна сделать Русская православная церковь для противостояния радикальному исламизму — это начать активно воцерковлять свою собственную потенциальную паству. Уточню, что я имею в виду. Значительные массы русских, кряшен, чувашей, осетин и других все еще далеки от православия. Мы уже не раз сталкивались с ситуацией, когда наиболее радикальными ваххабитами и террористами становились именно исламские неофиты из числа этнически православных народов. Русский Виктор Двораковский из Ставрополя, кряшен Руслан Спиридонов из Чистополя, чувашин Владимир Ильмендеев из Ульяновска – этот список можно продолжить. Почему эти люди не нашли себя в православии? Почему церковь недостаточно активно ведет миссионерскую работу среди этнически православных народов? Радикальный исламизм в российских регионах побеждает, завоевывая души этнически православных, там, где слабое православие. Могу сказать по Татарстану: количество церквей непропорционально численности этнически православного населения. Сравните сами: 1528 мечетей и 342 церкви – это при том, что половина населения региона – не татары. И если мы можем порадоваться за татар, у которых в каждой деревне есть по одной или несколько мечетей, то вот о русских, кряшенах и чувашах такого сказать не можем.

Светское общество может противопоставить фундаментализму только свободу от религиозных запретов и ограничений. Кого-то из молодежи это сильно привлекает, но тем, кто религиозен, это далеко не  всегда нравится. Знаю несколько примеров, когда люди были вначале крайне набожны. Потом они сталкивались с проявлениями лицемерия среди активных единоверцев (те могли декларировать необходимость строгого соблюдения религиозных предписаний, но при этом всячески грешили и не видели в этом ничего зазорного), рушились их идеалы о чистом и светлом в религии, происходило разочарование, и они уходили в мир, начинали вести светский образ жизни. В своей светскости они видели много плюсов, которых они были лишены из-за требований религиозного вероучения. Например, некоторые религии запрещают танцевать, исполнять музыку, петь, рисовать портреты, ваять скульптуры, объявляя это запретным и т.д. Но вначале обязательно было разочарование от увиденного лицемерия своих единоверцев, чаще всего духовенства.

— Способна ли Казань стать центром традиционного ислама в масштабах России и всего мира? Что для этого требуется?

— В масштабах всего мира это гораздо сложнее. В Татарстане пока нет ни одного богослова уровня тех, кто был у татар в недавнем прошлом. Татарские богословы прошлых веков выступали на равных со своими современниками из стран зарубежного Востока и ничем им не уступали. Но сегодня пока такого не наблюдается. Надеюсь, что пока. Есть один теолог, который в состоянии и полемизировать с зарубежными ваххабитскими богословами, и быть плодовитым в плане написания книг, и, как мне кажется, дать мощный импульс развитию традиционного ислама — это Фарид Салман. Но что-то я не вижу, что региональные и федеральные власти его поддерживают. И это, честно говоря, недальновидно.

А вот в масштабах России Казань способна и уже в принципе стала центром традиционного для татар ислама. Для кавказцев, например, Казань вряд ли станет таковой. Не станут чеченцы, карачаевцы или дагестанцы ориентироваться на Татарстан, хотя есть примеры, когда в казанские исламские образовательные учреждения едут учиться и с Кавказа. Можно постараться духовно переориентировать крымских татар на Казань, но для этого нужно, чтобы крымские татары массово ездили учиться в исламские учебные заведения Татарстана. Пока же они предпочитают учиться в Турции.

Ежегодно в столице Татарстана проводятся съезды татарского духовенства со всей России. Казань задает направление развития ислама среди самого большого по численности мусульманского этноса в стране. Мне кажется, что Казань уже является центром традиционного ислама в России, и этот тренд следует просто продолжать, не сбавляя силы.

— Татарстан — одна из немногих национальных республик, играющих заметную роль не только на региональном, но и на общероссийском политическом поле. Как можно обозначить идею, с которой сейчас выступает официальная Казань? Что пришло на смену празднованию тысячелетия Казани и  идее Универсиады, которые казанский Кремль, надо отдать должное, использовал даже не на сто, а на все двести процентов?

— Сейчас такой мега-идеи, которая могла бы позволить потребовать и получить от федерального центра огромные финансовые вливания, как это было с празднованием 1000-летия Казани в 2005 г. и проведением Универсиады в 2013 г., пока не видно. Все предстоящие спортивные мероприятия мирового уровня (на текущий год запланирован чемпионат по водным видам спорта, на 2018 г. – чемпионат мира по футболу, который пройдет в 11 российских городах, включая Казань) все-таки уступают им по своему масштабу. Попытка получить деньги под строительство высокоскоростной магистрали Москва-Казань пока остались только попытками. Строительство наукограда компьютерных технологий Иннополиса, которое сейчас ведется недалеко от Казани, не стало грандиозным проектом, на который можно получить из Москвы гигантские финансовые вливания. Поэтому пока с идеями, что приносят моментальный большой доход, туго.

Сейчас официальная Казань позиционирует две основные идеи: Татарстан – это исламская витрина России для зарубежного мусульманского мира, и Татарстан – это рай толерантности и межнационального благополучия.

Обратите внимание: почему президент России Владимир Путин, отправляясь в поездку в какую-нибудь мусульманскую страну, в официальную делегацию не включает, например, Рамзана Кадырова или Рустэма Хамитова (главу Башкирии), но обязательно берет главу Татарстана Рустама Минниханова? Понятно, почему: Татарстан хотят видеть в качестве окна в Россию для зарубежного исламского мира. Казань старается лоббировать идею внедрения исламской экономики, настаивает на изменении светского законодательства для того, чтобы иметь возможность запустить исламскую банковскую систему в России. Также ожидается, что возродят деятельность группы стратегического видения «Россия и исламский мир», которую в 2006-2009 гг. возглавляли Евгений Примаков и Минтимер Шаймиев (теперь ее возглавит Рустам Минниханов).

Что касается того, чтобы представить Татарстан как островок толерантности в море ксенофобии, то это не ново: это было и при Шаймиеве, это продолжается и при Минниханове. Правда, этот позитивный имидж Татарстана как места всеобщего межнационального рая на практике зачастую оказывается пропагандистским пузырем. Реальные проблемы в этнорелигиозной плоскости порой не решаются, их просто замалчивают.

— В 1990-е годы Россию пугали жупелом татарского сепаратизма. Актуальна ли эта тема в нынешние времена?

— Отдельные организации, базирующиеся на идеологии национал-сепаратизма, в Татарстане имеются до сих пор, но они малочисленны. Без административной поддержки местных властей, как это было в конце 1980-х – начале 1990-х гг., они не могут вывести на улицы большие массы людей. В тот роковой период, когда разваливался СССР, местные власти в лице Минтимера Шаймиева активно участвовали в создании таких организаций и организовывали поддержку сепаратистам. Шаймиеву было необходимо закрепить приватизированную в пользу своей семьи собственность, и в 1994 г. он пошел на договоренность с Москвой, чтобы она признала этот передел как данность.

Для многих сепаратистов-романтиков, мечтавших о независимом татарском государстве, это стало откровенным предательством тех ожиданий и идеалов, за которые они боролись, митинговали, устраивали политические голодовки. Некоторые из них стали обвинять и открыто критиковать Шаймиева, но они уже не были нужны ему. После передела собственности особенной надобности в площадных крикунах не стало. Более того, некоторые из них осознали, что их просто-напросто использовали, а это весьма неприятное ощущение, когда тобой попользовались как глупой и наивной молоденькой девушкой, а жениться никто не собирался. Сегодня сепаратисты не в состоянии вывести на улицы большие группы населения без административной поддержки властей, но те не поддерживают их, как на рубеже 1980-1990-х гг. В среде правящей элиты есть, конечно, ностальгия по временам эпохи суверенитета (так принято называть девяностые годы в новейшей истории Татарстана, когда был разгул сепаратизма), когда слабый федеральный центр не мог ничего сделать с региональной вольницей.

Постепенно на смену светскому национал-сепаратизму приходит исламский фундаментализм. У него гораздо больше сторонников. Несколько раз он уже делал попытки выйти на авансцену, организовывая уличные акции протеста (так было в 2012 г. в Казани и Набережных Челнах), но действуют они другими методами. Агитационную работу ведь можно вести не только на городской площади, но и в мечети, и в Интернете.

— Вот уже четвертый год родители русских школьников РТ ведут борьбу за полноценное изучение их детьми русского языка. В чем суть их требований и почему местное министерство образования не готово их удовлетворить? Чем обусловлена жесткость, с которой представителей нетитульного населения обязывают изучать татарский язык, который, скажем прямо, вряд ли им пригодится?

— Это противостояние между родителями русских детей и местными властями в Татарстане получило название «этнолингвистический конфликт». Суть проблемы заключается в том, что русские дети изучают в школах русский язык в значительно меньшем объеме, чем такие же русские дети во всех остальных регионах России (похожая ситуация сложилась и в соседнем Башкортостане). За 11 лет обучения во всех школах России преподается 1200 часов русского языка, в Татарстане – всего лишь 700 часов. Делается это для того, чтобы отобранные часы передать под изучение второго государственного языка – татарского. Причем неважно, что практической необходимости в этом у русских нет: сегодня крайне сложно найти татар, особенно в городах, которые не знают русского языка. С любым татарином русский может говорить по-русски, и тот его поймет.

К тому же результата обучения татарскому языку русских детей практически нет: русские не стали говорить по-татарски. У этого есть рациональное объяснение: татарский – это язык внутринационального общения, а русский – межнационального, т.е. его коммуникативные возможности намного масштабнее, чем у татарского языка. Однако от этого страдают и дети, и родители в Татарстане: родители вынуждены компенсировать недостающую разницу в часах на русский язык за счет найма репетиторов. Репетиров по русскому языку родители нанимают по всей России, но в Татарстане и Башкортостане люди вынуждены тратить на них еще больше, потому что их дети не получили часов русского языка в полном объеме.

Отметим, что федеральное законодательство об образовании предоставляет возможность выбора стандартов образования в школе, один из которых позволяет изучать русский язык в полном объеме в качестве родного языка. Однако в Татарстане местное законодательство и местные власти лишают родителей возможности выбора, навязывая только один стандарт образования, по которому русский язык изучается как неродной, т.е. по программах национальных школ. На практике это выливается в то, что русский язык изучают в меньших объемах, чем в школах по всей России.

Власти Татарстана резко против того, чтобы предоставлять выбор стандарта образования родителям. Они опасаются, что тогда изучение русского языка в полном объеме выберут родители не только русских, но и татарских детей. Школьное расписание не резиновое — именно поэтому под изучение татарского языка были отданы часы, которые отводились под русский язык. Если русский язык изучать в полном объеме, как по всей России, придется отказаться от изучения татарского языка, либо изучать его в сокращенном объеме. Татарские родители в основной массе рассуждают прагматично: они предпочтут, чтобы их ребенок изучал больше русского языка, полагая, что татарский ребенок как-нибудь освоит и дома. Без знания русского языка невозможно прожить в России, без знания татарского языка можно спокойно прожить в Татарстане. Так, кстати, и живут русские и многие татары (далеко не все из них свободно владеют татарским языком).

Понимая всё это, местные власти категорически против того, чтобы предоставить возможность изучать русский язык в полном объеме. Во-первых, потому, что татарский язык как государственный – это один из символов эпохи суверенитета. Отказаться от его поголовного изучения в школе — значит отказаться от этого символа, а в Татарстане любят бороться за символы. Посмотрите, с каким упорством местная этнократическая элита отстаивает сохранение наименования должности первого лица республики как президента Татарстана. Ни в какую не хотят, чтобы руководитель республики назывался просто главой Татарстана – только «президент Республики Татарстан». И совершенно неважно, что этого президента не избирали, а назначили. Главное — символичность названия должности, а то, каким путем президент оказался на этом посту (избрания или назначения) – это вторично. Так вот, татарский язык – точно такой же символ, и никого из элиты не волнует, что русские дети мучаются от этого вместе с родителями.

Во-вторых, принуждая всех изучать татарский язык в ущерб русскому языку, власти рассчитывают остановить языковую ассимиляцию татар.Процессы обрусения, действительно, очень заметны среди татар. Если убрать татарский язык как обязательный предмет из школьного расписания, обрусение пойдет намного быстрее. Чтобы искусственно затормозить этот процесс (он все равно идет, независимо от того, изучается ли или нет татарский язык в школе, просто так его хотя бы ограничивают), татарский изучают в обязательном порядке. Русские дети — просто заложники этой системы. Все прекрасно понимают, что за четверть века эксперимент по двуязычию провалился, но вместо того, чтобы перестать впустую транжирить огромные деньги, в принудительном порядке обучая русских детей татарскому языку, эксперимент будут продолжать и продолжать. Более того, стратеги Казанского Кремля пошли еще дальше, и стали обучать русских детей с детсадовского возраста. Они еще не научились толком говорить на своем родном русском языке, а их уже учат татарскому.

В-третьих, если разрешить выбирать стандарт обучения, то большинство татарских родителей откажутся от обязательного изучения татарского их детьми, а это будет означать полное политическое банкротство татарского националистического движения и его единомышленников в региональной правящей элите.

Обратите внимание: родители русских детей ни разу не выступали против математики, физкультуры, английского языка или химии. Никто никогда не митинговал против этих предметов в школьном расписании, потому что ни одна из этих дисциплин не преподается в ущерб русскому языку. Родители русских детей выступают не против татарского языка, а за то, чтобы их дети имели возможность изучать родной русский язык в полном объеме. Мое мнение: деньги, выделяемые на малорезультатное обучение татарскому языку русских детей, лучше направить на создание татарских национальных школ и татарских национальных классов. Кстати, против них родители русских детей и русская общественность Татарстана никогда не выступали — наоборот, они это всегда поддерживали.

Внешние проявления в виде митингов и пикетов родителей временно сошли на нет, но сам этнолингвистический конфликт не разрешился. В Москве русских родителей из Татарстана не слышат, федеральные чиновники предпочитают конфликта не замечать, родители остаются с этой проблемой наедине. Некоторые уезжают из Татарстана, желая дать полноценное образование своим детям. Русские превращаются в национальное меньшинство в Татарстане.

— Комфортно ли русским и другим нетитульным народам в современном Татарстане?

— Нетитульное население смирилось со своим положением. Мы невооруженным глазом видим этнический дисбаланс в кадровых вопросах. Должного этнического представительства в органах власти,  пропорционального численности народов, населяющих Татарстан, нет. Из 17 министров республиканского правительства только четверо русских, а в самой верхушке руководства (это пять должностей: президент Татарстана, государственный советник, премьер-министр, спикер парламента и председатель Верховного суда региона) – вообще ни одного. Из мэров городов – только один русский (в Зеленодольске).

Культуре нетитульных народов уделяется меньше внимания, по остаточному принципу. Это ненормальная практика, но русские и другие народы смирились со своим статусом и положением. Власти исходят из принципа: раз республика татарская, то больше внимания заслуживает татарская культура.

Открытым остается вопрос о почти пятикратной разнице между количеством мечетей и церквей. До революции в Казани было 59 действующих православных храмов, сегодня — не более 30. Многие из них разрушаются или до сих пор не возвращены верующим. До сих пор многие церкви используются либо под музеи (Успенская церковь в Болгаре, Дворцовая церковь в Казанском Кремле), либо заброшены (чтобы убедиться в этом, достаточно проехать по Татарстану).

Отдельного внимания заслуживает положение самобытного православного тюркского этноса – кряшен. Ему отказывают в национальном самоопределении. Кряшены считают себя отдельным этносом, а власти из-за языковой близости с татарами стремятся записать их в татары. Делается это для того, чтобы численность титульного этноса в Татарстане была больше 50% от всего количества людей, проживающих в республике. Кряшен в Татарстане проживает 250 тысяч человек – это около 6% от всего населения. Татар в Татарстане – 53%, но туда записывают и кряшен. Если вычесть кряшен, то численность татар станет меньше половины населения.

Этнократическая элита Татарстана пребывает в уверенности, что если численность титульного этноса будет меньше половины населения, то национальную республику ликвидируют и преобразуют в Казанскую область или нечто подобное. Откуда и на чем базируется подобное убеждение, непонятно. В России масса национальных регионов, где численность титульного этноса меньше половины от всего населения, и никто не стремиться их ликвидировать (Еврейская автономная область, Карелия, Марий Эл, Удмуртия, Башкортостан, Республика Коми и др.).

— Что можно назвать главной проблемой современного Татарстана? Как ее решать?

— Главная проблема (та, что волнует большинство населения) в Татарстане та же, что и по всей России – социально-экономическое неблагополучие широких масс. Людей беспокоят высокие цены, низкие зарплаты, ущемление малого бизнеса, слишком частые чрезвычайные происшествия (падение самолета, кораблекрушение «Булгарии», пожары на рынках – все это с человеческими жертвами). Одним из признаков социально-экономического кризиса является чудовищная коррупция. Решить ее можно просто: реальными посадками министров, депутатов, глав районов и мэров городов, а в масштабах России – глав регионов. Вот только дальше двух-трех случаев, увы, дело не продвигается. В республике, к сожалению, борьба с коррупцией — больше имитация, чем борьба, и это одна из самых главных проблем современного Татарстана.

Беседовала Яна Амелина, секретарь-координатор Кавказского геополитического клуба

http://www.kavkazgeoclub.ru/content/v-halifat-manit-ideya